Демократия (народовластие) берет свое начало еще в Древней Греции и до сих пор считается лучшей из всех форм правления, которые создало и через которые прошло человечество. На этот счет широко известна напоминающая каламбур фраза Уинстона Черчилля: «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных».
При любой формации, начиная с рабовладельческого строя и заканчивая современной демократией, форму правления навязывают народу либо путем убеждения, либо с применением силы. Существует незыблемый принцип: нравится кому-то это или нет, но он обязан жить в соответствии с теми условиями и по тем правилам, которые господствуют в обществе. Во всем, о чем идет речь, присутствует один принципиальный и важный момент: характерной и внутренне присущей любой из форм правления чертой, кроме демократии, является принуждение, которое проистекает из сущности и соответствует внутренней природе этой формы. Таким образом никакой протест против данной формы правления, от кого бы он ни исходил – от отдельных граждан или со стороны народа в целом — не принимается правящими слоями. Причем, подобное положение и отношение обеим сторонам не только понятно, но и вполне для них приемлемо – мол, это так, и точка!
При демократии ситуация складывается в корне иначе. В условиях демократической системы не только народ, но и каждый отдельный член общества имеет законное право на выражение протеста, поскольку демократическое правление базируется именно на таких принципах – в ее основе лежит право на свободу слова и самовыражения, более того, на свободу управлять (ведь демократия, или народовластие, есть власть народа). Рабовладелец, руководствуясь законами своей системы правления, действует конституционно, когда не оставляет рабу абсолютно никаких прав. Однако в демократических условиях ни государство, ни кто-либо иной не обладает конституционным правом подавлять иное мнение, включая протест или выступление, направленные против самой демократии, потому что… Потому что это и есть демократия с ее свободой слова, свободой самовыражения и так далее. Таким образом, в демократии изначально заключен внутренний парадокс: система, наделившая человека свободой, не может не наделить его правом выступить против системы, эту свободу ему предоставившей. Дело не в Конституции и законе, а в том, что она не может этого сделать согласно своей сути и логике, по своим внутренним свойствам и самой своей природе. Если демократия начнет препятствовать выражению настроений, направленных против нее, она окажется в формальном противоречии со своей сущностью, однако, если она не станет им препятствовать, то вступит в противоречие со своей сущностью по содержанию.
Данное обстоятельство прекрасно отражает меткая фраза Вольтера: «Я категорически не согласен с вашим мнением, но готов умереть за ваше право его высказывать». Это означает, что бывают случаи, когда демократия вынуждена идти против самой себя, дабы отстоять свои принципы. Но если в подобных особых случаях она решит защищать саму себя, то автоматически окажется ориентирована против собственных принципов, что, в конечном счете, безусловно, следует признать как конфликт с самой собой.
У демократии несколько слабых мест («ахиллесова пята»). Одна из главных ее слабостей – это та, на которую указывал Шиллер в своем известном высказывании: «Следовало бы не просто считать голоса, а взвешивать их. Государство, где решения принимаются большинством без участия разума, рано или поздно обречено на гибель». Ницше пошел дальше, оказавшись еще более категоричным: «Современная демократия – это историческая форма упадка государства».
Факт тот, что мудрецов в любом обществе приходится искать днем с огнем, иными словами, над разумной его частью всегда подавляюще превалирует не столь умная. Именно исходя из этого Шиллер и заметил, что лучше было бы взвешивать голоса, а не просто их считать. Правда таких весов, к сожалению, пока не изобрели, и нам приходится довольствоваться обычным подсчетом. Кстати, замечательный грузинский писатель Гурам Дочанашвили тоже высказывал недовольство этой распространенной практикой подсчета голосов:
«Да, о математике я и хотел поговорить. Вот, например, стоят на улице два господина: один пресыщенный роскошью, а рядом с ним … ну, назови какого-нибудь великого писателя, Клим, очень великого… О, лучшего примера и не придумаешь! Так вот, предположим, стоят рядом этот гордый от природы, оборванный, голодный, измученный, но великий испанский инвалид и рядом с ним наш знакомый проходимец, которого я только что описал. Проходит мимо них, возможно, не блистающий для своего времени способностями, хотя, не исключено, и талантливый математик – и на вопрос: «Сколько человек ты видишь перед собой?», отвечает: «Двух». Вот я вас и спрашиваю, разве это ответ? Каким образом двух, то есть тот и другой – это один плюс один? Ах, нет, нет, порой математика отнюдь не точная наука».
Это рассуждение полностью соответствует нашей ситуации. В эпоху Ильи Чавчавадзе тоже существовали люди, подобные… ну кого бы назвать…, скажем, Нике Гварамия. Если их голоса не взвешивать, а просто механически складывать, как того требует демократия, что у нас получится – два равнозначных голоса? В таком случае, как говорил Дочанашвили, математика явно не точная наука, а демократия и вовсе выглядит, как глупость, поскольку получается, что она не располагает механизмом, позволяющим защитить мнение разумного меньшинства от мыслительной агрессии неумного большинства, иными словами, не может сделать так, чтобы качество не приносилось в жертву количеству.
Возможно, не в полной мере, но именно такой смысл можно извлечь из фразы Авраама Линкольна,в которую вплетен огромный цинизм: «Демократия – это правление народа, избранное народом и для народа». Похожее отношение Линкольн выразил и в другой своей фразе, в которой можно вычитать тот же скрытый смысл: «Как я не хотел бы быть рабом, так не хотел бы и быть хозяином. В этом выражается мое представление о демократии».
Нам необходимо рассмотреть демократию еще под одним ракурсом. Это мораль и нравственность.
Мораль – одна из важнейших форм общественного сознания. Моральные нормы отличаются тем, что они не являются обязательными, то есть за их нарушение людей не подвергают уголовному наказанию. Несмотря на это, нормы морали имеют даже более высокую ценность, чем юридические. Моральные принципы не дарует гражданам свободу, напротив, они часто является общественным институтом, ограничивающим (а иногда и запрещающим) различные виды свобод. При этом, демократия представляет собой как раз-таки систему жизни и управления, ориентированную на снятие ограничений и запретов.
Значит ли сказанное, что два перечисленных феномена противостоят друг другу? Я бы не был столь категоричен. Это значит лишь то, что у них разные механизмы функционирования. Тем не менее, факт остается фактом, и именно по этой причине демократия и мораль, если и не полностью противостоят друг другу, то в какой-то мере все равно друг друга отталкивают – одна нас ограничивает, другая – освобождает от ограничений. Все это в целом и в главном, а так, конечно же, не все ограничения моральны, как и не всякая свобода демократична.
В 1891 году Антон Чехов в цикле «Письма из Вены» писал: «На каждом углу – книжный магазин. Странно, что здесь можно читать и говорить все, что угодно». Если смотреть на это дело поверхностно и с общих позиций, подобный уровень свободы, когда «можно читать и говорить все, что угодно», не может не нравиться. Однако давайте вчитаемся и вдумаемся в местоимение «все». Ведь оно включает и много дурного, например, порнографию. Чьим порождением является этот ужаснейший жанр, если не демократии и вседозволенности?
«Если Бога нет, то все дозволено!» – пронзительный крик Достоевского стал предвидением морального цунами, которое было привнесено человечеству вульгарным пониманием свободы, пришедшим в мир под именем демократии. Сегодня порнография настолько свободно и открыто разгуливает по Интернет-пространству, что оказывается доступна любому подростку. Она, вроде бы, запрещена, но как назвать запрещенным то, что доступно каждому?!
Перечисление всех таких отрицательных сторон, которые оказались присущи демократии, далеко нас заведет. Но, пожалуй, самый важный среди этих отрицательных моментов состоит в том, что даже ее положительные стороны (которые, несомненно, существуют) не были реализованы так, как следует. Бенджамин Франклин писал: «Демократия – это когда два голодных волка и один ягненок голосуют за выбор меню для ужина». Великие мыслители изучали и анализировали демократию с разных точек зрения, и вывод, к сожалению, не всегда оказывался в ее пользу. Один из величайших представителей немецкой классической философии Иммануил Кант с откровенным цинизмом говорил: «Демократия опирается на три главных принципа: свободу совести, свободу слова и благоразумие – чтобы первые два никогда не использовались». Древнегреческий философ и математик Пифагор был в оценке демократии столь же категоричен, как и тысячу лет спустя после него Кант: «Человечество стоит перед тремя реальными угрозами – материализмом ученых, развратом духовенства и демократическим хаосом».
Люди не всегда стремятся к демократии. Люди стремятся к лучшей жизни.
Тот же Уинстон Черчилль признавал: «Лучший аргумент против демократии – это пятиминутная беседа со среднестатистическим избирателем». А великий сын Индии Махатма Ганди утверждал: «Для сирот, бездомных и мертвых не имеет значения, является ли причиной их разрушений и беспредела тоталитаризм или демократия и либерализм».
Во всем этом присутствует еще один важный момент: одинаковая демократия не может быть реализована в различной географической, исторической, социально-психологической и ментальной среде. Лидер Казахстана Нурсултан Назарбаев однажды с сожалением заметил: «Очень хочу построить такую демократию, как в Америке, но где мне в Казахстане найти столько американцев?». Согласитесь, сказано неплохо – в этих словах заключен очень глубокий смысл.
Можно привести еще немало метких высказываний, но, полагаю, достаточно и этих, чтобы сделать вывод о том, что демократия – не цель, и тем более недопустимо превращать ее в самоцель. Демократию следует рассматривать лишь как средство, но и такой подход начинает порождать сомнения, когда убеждаешься, что реально и до конца она не была реализована нигде. То, что у нас именуют демократией – это лишь псевдодемократия. Показная, фальшивая и уродливая. Тридцать лет в Грузии только и говорят, что о демократии, размахивают ее флагом, но кто может выйти и уверенно заявить, что мы построили демократическое государство? Если западная агентура располагает в Грузии телеканалами и другими средствами массовой информации, финансируемыми черным налом, это вовсе не означает, что у нас здесь господствует демократия. Напротив, чаще это означает, что истинный голос народа основательно и тщательно заглушается.
На улицах, на телеканалах, в соцсетях пишут, говорят, выплескивают все, что заблагорассудится, но мнения народа при этом почти не слышно, а точнее, не слышно вообще. Между тем, надо уметь внимательно и пристально вслушиваться в голос народа, чтобы распознать и расшифровать его в этом адском хаосе, в этой суматохе, в этой политической какофонии. Между прочим, в большинстве своем народ проклинает тот злополучный день, когда к нам проник этот чудовищный монстр, выдающий себя за демократию. Будь ты проклята! – вот то общенародное восклицание, который должно громко звучать в этом воцарившемся у нас грузинском хаосе, однако его пока не слышно, потому что тех, кто готов искренне рубить правду-матку, как и раньше, жестоко преследуют и объявляют сумасшедшими.
Я называю их «правда говорящими правду». Возможно, с точки зрения синтаксиса «правда говорить правду» — это неправильная форма, тавтология, однако, не исключено, что она закрепится в языке, потому что как же иначе отделить истинных правдорубов от ложных и мнимых правдорубов, которых у нас развелось бесчисленное множество.
А главное, для того, чтобы «правда говорить правду», недостаточно лишь храбрости и мужества – для этого требуются еще ум и разум. Возможно, это и имел в виду гениальный Антон Чехов, когда написал: «Болезнь моя только в том, что за двадцать лет я нашел во всем городе только одного умного человека, да и тот сумасшедший!»
Валерий Кварацхелия
